Харикский снег

 

Юрию Ефимовичу Ковалеву

Поселок Харик - тихая сторонка,

Живая, благодатная земля,

Где, натянув свистящие постромки,

 Мела метель в начале февраля.

 

За домом - снега наметало горы,

Тот снег быгал и превращался в наст.

В него вмерзали шаткие заборы,

А мы любили самый верхний пласт.

Он был наждачным, словно камень твердым,

И посреди немыслимых затей

Выдерживал мальчишеские орды

И, кажется - копыта лошадей.

 

Порой до ночи, до звезды упавшей,

Мы резали из наста кирпичи

И возводили крепости и башни,

Мы сами были воины, врачи.

 

... Катилась жизни скромная телега,

Но мы не превратились в голытьбу.

Мы резали из харикского снега,

Не просто крепость, а свою судьбу.

 

Плыла, как лодка, середина века,

Никто не думал о его конце...

Другую Русь не вырезать из снега,

Как в детстве чистой, в золотом венце.

 

*******

 

Поселок Лермонтовский помню

Твои березы в сентябре

Твое ромашковое поле

В росе, как будто в серебре

 

Я этих капель помню тяжесть

К земле склоненные цветы

Я помню песни, их протяжность

Я помню школу доброты

 

Те песни – лучшие – уверен

И современным не чета

Их пел со мною, Гриша Зверев

Талантливая простота.

 

Поселок Лермонтовский, тешу

Себя надеждой в суете

А мы все те же, мы все те же

А приглядишься – мы не те.

 

Легла печаль на наши плечи

Легла на лица тень утрат

Иных уж нет , а те далече

И где-то сын, а где-то брат.

 

Поселок Лермонтовский слышишь

Ты не исчез в моей судьбе.

Во сне тебя я часто вижу,

И вспоминаю о тебе.

 

Люблю твои дома и крыши,

Твоих старух и стариков,

Твоих девчонок и мальчишек,

Моих прекрасных земляков.

*******

 

Я вижу, как деревня постарела,

 поник мой дом, четвертый от угла.

Вот женщина прошла, не посмотрела,

а может, не узнала и прошла.

 

Стою один средь воздуха и снега.

В моей деревне, видно неспроста, —

какое-то особенное небо,

какая-то иная высота.

 

И все-таки деревня постарела,

осунулись березы у пруда,

замшели крыши, школа побурела,

хотя ее и красят иногда.

 

Стоит мой дом, прихваченный ветрами

как будто бы нахмуривает бровь.

Я вижу буквы на оконной раме:

«К. Л.+В. = ЛЮБОВЬ».

 

Там было все: и радости, и боли,

там я когда-то Пушкина читал,

 а мама долго всматривалась в поле,

где в сумерках качался краснотал.

 

*******

 

Дороже нет родной земли,

где, кажется, не жжет крапива,

 где одиноко, сиротливо

темнеет мельница вдали.

Где в речке фыркает табун,

а над избой туман клубится,

где ребятишкам небылицы

рассказывает дед-горбун.

Как ни старайся, ни беги,

свою деревню не покинешь,

 однажды туфли отодвинешь,

наденешь плащ и сапоги...

Попросишься в грузовичок,

 плывущий по полю, попутный,

забудешь город неуютный,

где ты уже не новичок.

Где ты уже как будто свой,

чего-то все-таки добился...

Но вот ты едешь, ты забылся,

тайга шумит над головой...

Здесь четкий след твоей судьбы

среди стогов благоуханных,

среди дорог, проселков санных,

где о тебе гудят столбы.

Где ветры шалые снуют

 и шелестят твои тревоги,

где обретаешь ты в итоге —

себя и Родину свою.

 

 

*******

 

Провинция моя, —

 судьба неповторима, —

дорогу проторила

 в забытые края.

Живу одной тобой,

в грехах безгрешных каюсь

 и собственной судьбой,

 как снегом, обжигаюсь.

Я ем из котелка,

я сплю на третьей полке,

к тебе издалека

спешу на сером волке.

 Спешу к тебе одной,

чтоб в осени остаться.

Мой поезд, как шальной,

грохочет мимо станций,

Провинция моя,

 рассветами гонимый,

 к тебе приеду я

 и к матери родимой.

Услышу табуны,

бредущие по небу,

 и запах старины

из пороха и хлеба.

Высокие стога,

увенчанные светом,

как прошлые века, у

снувшие под ветром.

Провинция моя,

не будь ко мне жестока,

когда приеду я

из дальнего далека.

Провинция, поверь,

меня стога позвали.

Я прежде и теперь-

 всегда провинциален.

 

*******

 

Село мое родное,

пронзительная тишь.

Гречишное, льняное,

ты в памяти стоишь.

 Далекий отзвук детства

не замер, не угас.

Откуда-то из сердца

всплывает день и час

с корзиною, с литовкой

не так, не напоказ...

С прохладною кладовкой,

где веники и квас.

Село мое родное,

уздечкою звеня,

 взнуздаю я весною

рассветного коня.

И брошу все, приеду

на радость, на беду,

 по собственному следу,

по юности пройду.

Ах, как мне спаться будет

среди травы и туч!

Ах, кто меня разбудит —

петух иль первый луч?

Я спрыгну с сеновала

во дворик золотой,

умоюсь, как бывало,

студеною водой.

Пойду за полотенцем

и вдруг услышу... Он!

Хрипит пластинкой детства

забытый патефон.

 

*******

Мне русских далек роздымь

Роднее во сто крат

Когда рябины гроздья

На родине горят

 

Как будто кровь живая

И твердая- горит

Не гонит, призывая,

Прощая не корит,

 

Земля та мной любима

Я жив тобою ВНОВЬ

Ты кровь своей рябины

в мою вливаешь кровь

 

Вошла в меня глубоко

И узкая тропа,

И грустная дорога

И русская судьба.

 

Вечерний свет в окошке

И пашни свежий пласт

Я знаю - это то, что

Вовеки не придаст

 

В пекарне

Моему отцу Смирнову Петру Алексеевич

Отец мой пекарь, а не пахарь,

живет в обители мучной,

там загустевшим квасом пахнет

и в будний день и в выходной.

В большом ларе гудит опара,

закваска млеет на печи.

Отец мой обладает даром:

печь булки, плюшки, калачи!

Какое таинство известно

отцу? — я думаю порой.

А он замешивает тесто,

как будто тешится игрой.

Потом он печку раскаляет,

чтоб засияла красным ртом,

потом лопатою стреляет

в печное чрево, а потом

он печь заслонкой закрывает

и долго пьет похмельный квас,

и нам по кружке наливает,

чтоб сил прибавилось у нас.

Закат печет пампушки в небе.

Мы отдыхаем у крыльца,

о небе думаем, о хлебе

 и молча слушаем отца.

Проходит час... еще немного,

чтоб хлеб поджарился, окреп.

И вот на полках меднобоко

пыхтит, вздыхает пухлый хлеб.

 

Мамины стихи

 

Ставнями ветер колотит...

Столько зимою забот!

То замерзает колодец,

то повалился заплот.

Небо от снега провисло.

Двор убираю, но вот,

в угол приткнув коромысло,

 мама меня позовет.

Хлебом домашним накормит,

в школу отправит с утра,

и, хитровато-покорный,

я выхожу со двора.

Мимо тропинки по насту

так хорошо пробегать!

Ждать Соломатову Настю,

чтоб веселее шагать.

Сладкою хлебною коркой

школьных друзей угощать

и у раскатанной горки

Насте любовь обещать.

 

*******

 

Я вспоминаю детство,

дорожки на полу...

Попыхивает тесто

 на тумбочке в углу.

На кухне — стол степенный,

пшеничная мука

и кружевная пена

парного молока.

В окне — ущербный месяц

за пологом пурги,

а мама тесто месит

и ставит пироги.

Отец пришел с охоты,

принес издалека

таежный запах пота,

костра и табака.

Летят пушинки птичьи

на новый календарь...

На кухне пахнет дичью -

там варится глухарь.

От нашей русской печки

по комнате — лучи...

Я, маленький, беспечный,

валяюсь на печи.

Я знаю, что под печкой

 живет мышиный царь,

охотится за свечкой

и прячется под ларь.

Отец мой трубку курит—

сегодня выходной,

а кот с утра дежурит

у выемки печной.

Поймать, наверно, хочет

 мышиного царя...

А мама все хлопочет

в светелке января.

 

*******

 

Я в детстве бегал босиком,

я пас коров, я был подпаском

В грозу одну буренку спас я —

и стал известным пастухом.

Я хорошо бичом владел, мой бич на всю деревню щелкал.

Я надувал рассветом щеки, самозабвенно в рог дудел.

Я по деревне шел, как бог,—

мне не хватало только нимба...

Меня соседка, словно нимфа,

смущала наготою ног.

И я дудел в ее окно,

в росе мелодия купалась,

соседка Люба улыбалась,

как улыбаются в кино.

Домашней радостью дыша,

из хат хозяйки выплывали,

мне шаньги в торбочку совали

и шли за стадом не спеша.

Качалось утро на рогах,

а за околицею сонной

 гудел шмелями луг зеленый

и коршун плавал в облаках.

Жарки пылали, как огни,

и ветерок струился слабый,

и стаду вслед шептали бабы

 свое — Спаси и Сохрани